Тосты Чеширского кота - Бабушкин Евгений
– Что это? – только и смог я вымолвить.
– Доктор!… Как мушчина мушчине… Я же только для попробовать… Ви должны мене понять…
Тут позвонила мама Ёлкинда. Прерывающимся голосом она рассказала, что все было очень хорошо. Просто все было прекрасно и замечательно, особенно в течение примерно первого часа. Срулик с мамой чинно-благородно по пути из больницы зашли в кафе и выпили по чашечке капучино. И все было прекрасно. Потом зашли в мебельный магазин и купили домой скамеечку.
– Такую, всю в узорчиках, под старину, – заливалась мама, – он даже помог мне её нести! Все было очень хорошо!
Дома Ёлкинд выкурил сигаретку и сообщил маме, что ему нужны деньги на новую пачку. Мама вынула из кошелька честные пятнадцать шекелей. Но Срулик отверг эту смешную и недостойную сумму с царственным негодованием.
Он заявил, что мама и так всю жизнь сидит на его шее, вот и сейчас скамеечку везла на нем, как на осляте! А денег ему нужно дать четыреста шекелей, никак не меньше и как можно скорее, поскольку он намерен пройтись на воздухе, или он сей же час сделает маме вырванные годы.
Мама сказала твердое «нет» и где-то в глубине души поняла, что период «все хорошо» уже кончился.
Ёлкинд не стал спорить с мамой, тем более, что она женщина. Он просто, молча, забрался на шкаф и сиганул на свежекупленную скамеечку, сломав её к чертям вдребезги со всеми узорчиками и стариной.
Восстав из скамеечного праха и оттряхнув с себя обломки, передал маме устный ультиматум: либо он немедленно получает четыреста шекелей, либо мама получает погром а ля батька Петлюра. Маме было с чем сравнить. Её бабушка пережила несколько погромов и охотно делилась живописными воспоминаниями. Отдать четыреста шекелей выходило гораздо дешевле. Мать Ёлкинда метнулась в банкомат, на бегу обдумывая дальнейшую стратегию. По всему выходило, что её материнского авторитета не хватает уже ни на что.
Дома, приняв небрежно деньги, Срулик засобирался пройтись на воздухе, а именно: побрил лицо и пригладил волосы.
– Куда же ты настропалился, сволочь? – робко спросила мама.
– Так я пойду ненадолго, только для попробовать, мене же доктор поменял лекарство, надо же знать или помогло…
– Срулик! – драматически закричала мама. – Ты же обещал! Ты обещал ведь не кому-то, а самому доктору, что не отойдешь от меня ни на шаг, гадина ты такая!
– Ну так шо, доктор может на мене положиться!!! Ни на шаг – так ни на шаг! Вы, мама, пойдемте со мной!
И вот уже через полчаса в Старом Городе, в недорогом, но уютном доме терпимости, в холле, на диване, усеянном подозрительными пятнами, сидела, роняя светлые материнские слезы мать Ёлкинда. А Срулик, тем временем, буквально за тонкой стеночкой, шумно проверял, насколько действие нового лекарства не влияет больше на его «ерекцию». И за четыреста шекелей проверил дважды и остался вполне доволен.
По завершению опыта изумленная мадам Ёлкинд, потерявшая в борделе, кроме четырехсот шекелей последнее материнское терпение, отправила Срулика на такси в сумасшедший дом.
Так завершился второй отпуск Елкинда.
Про третий, во время которого он был задержан полицией, прикован наручниками внутри полицейской машины и выломал дверь, бежал, прыгал с четвертого этажа, сломал холодильник в больнице, угрожал от имени Бен Ладена, дрался с охранниками с криками «Свободу Олегу Кошевому!», даже не стоит рассказывать. Любой человек с воображением вполне может самостоятельно представить, что было дальше…
А мы с вами выпьем за наши современные лекарства, которые не мешают ровным счетом ничему. И чтоб они нам никогда не пригодились!
10. Судьба хомячка в Америке
Ширлинг, заведующий психиатрической поликлиникой в «Сороке», любил покурить трубку с хорошим табачком. И ещё он любил разок в неделю обозначить лояльность служебным обязанностям и собрать коллектив на конференцию, дабы всех повидать, выслушать, а главное самому блеснуть умом и статью.
Конференция еще и не началась, а новости уже были нехороши. Одна из психологинь сообщила, что померла мать Срулика Ёлкинда. Где-то психологиня это услыхала и вот, сочла необходимым поделиться болью.
Общий разговор тут же свернул на тему, что мол, человек, он – как столяр, живет себе, живет, да и помирает. Что мол, ведь вовсе еще не старая была женщина, хоть Ёлкинд, гадюка, и попил её крови досыта, а все ж сын, а все ж мать родная… Что бедолага Ёлкинд развалится без её заботы, и одна ему теперь дорога – в хроническое отделение… Что и там без маминых передачек не ждет его ничего хорошего, кроме обструктивного бронхита из-за непрерывного курения…
Когда даже у самых бессердечных навернулись слезы, кто-то из докторов, бросив в окно замутненный взгляд, вдруг задушевно и хрипло произнес:
– Э! А вот и мертвая мать Ёлкинда к нам пожаловала!
Разом, как скворцы поворачивают в полете, все обернули перекошенные лица к окну и увидали, как вполне себе живая и здоровая «мертвая» Ёлкиндская мать чапает себе по дорожке в поликлинику…
– Что ж… – произнес Ширлинг, закуривая трубку, – рановато мы её похоронили, ошибочка вышла… теперь до ста двадцати протянет. Не меньше…
И конференция началась.
Говорили много. В основном, отмечали значительные достижения в работе под мудрым руководством…
Ширлинг довольно попыхивал кэпстеном и уже почти мурлыкал.
Тут слово взяла арабская социальная работница. В очах её светился нездоровый огонек общечеловеческих ценностей и прочей справедливости.
Социал-прислужница гневно поведала, что доктора, проверяющие бедуинов, не говорят по-арабски. Соответственно, многие бедуины плохо говорят на иврите, а по-русски уж вообще никак. И выходит, что когда сумасшедший бедуин раскрывает своё сокровенное бредовое и нелепое содержание мыслей на плохом иврите, доктор не понимает, что это бред и болезнь, соответственно не ставит, сволочь, диагноз шизофрения.
Как следствие – безумный бедуин не получает ни пенсии, ни пособия, а это ведь в бедуинской жизни, может быть, и есть самая главная вещь, после, конечно, воровства всего, что плохо лежит.
Все задумались. Все, кроме доктора Гоги, недавно обременившего свой ум прочтением большого пособия по психиатрии.
– Всё совершенно наоборот! – заявил Гога, вскакивая бодро, по-комсомольски. – Вот что говорят нам Каплан и Садок? (эти достойные господа – авторы огромного, всеобъемлющего труда по психиатрии. А то вдруг среди нас не все психиатры…). Они говорят, что среди хомячков процент шизофрении намного выше!!!
…А пока все уже второй раз за сегодня перекашивают лица от удивления, а Гога победоносно озирает поверженную аудиторию, я воспользуюсь паузой и сделаю некоторые пояснения.
Всем, думаю, понятно, что разговор проистекает исключительно на древнем, прекрасном языке, иврите. А на иврите хомячок – «огер», соответственно, хомячки «огрим». А вот эмигрант, как раз, будет «меагер», и значит эмигранты – «меагрим». Гога, еще не достаточно блестяще владея языком, заморочился и натурально перепутал слова, звучащие в чём-то похоже. То есть в его голове произносятся «эмигранты», но нам-то слышны сплошные «хомячки».
Так пусть уж говорит.
– Так вот. Почему же среди хомячков больше шизофреников? А вот, может быть, почему… Когда хомячок приезжает в США и там, к примеру, впадает в депрессию, что он делает? Он идет к американскому психиатру, а тот, разумеется, на языке хомячка не говорит и от непонимания ему кажется, что хомячок несет полный бред и нелепицу! И вот готово дело – американский врач ставит хомячку диагноз шизофрения! Всё! А хомяк-то и не сумасшедший! Или наоборот. Американский больной, скажем, с тревогой, приходит к врачу-хомячку, который, например, из Китая приехал и по-английски почти не понимает. Так этот китайский хомяк ему от непонимания шизофрению и лепит!
К этому месту все уже сползли со стульев, а Ширлинг даже попытался остановить Гогу слабым движением руки. Говорить он не мог, его рот и бороду заливали слезы. Впрочем, Гога воспринял этот жест как приглашение продолжить. И продолжил.
